С июня подкармливала пшеном-хлопьями воробьят (утешаясь заходерзостью «Никто не любит вошек,/ а мне их жалко, бедных крошек»). Отчасти вынужденно, т.к. их родители срочно освоили бег по стене за дятловым маслом (и с дятловых клювов склевывали излишки), приватизировали кормушку с чищенными семечками - даже дубоноса вынимали непрерывным тыком (жуя на ходу, вываливался за серым нахалом, а тот через голову в кормушку – «мне на минуточку!»). Из воробьиных этимологий все-таки самая меткая – народная «вора-бей»: что-то есть блатное даже в его походочке: двигается к чужой «тарелке» вертлява, пригнувшись и поглядывая по сторонам. Много за два месяца было махато мной воришкам через окно, опускалась я и до экстремистского лексикона, коим домочады общаются с родичами воробьев –амадинами («грязными ушлепками», пачкающими мониторы и таскающими со столов ценные бумажки для своего долгостроя в фикусе).
Но воробьята трогательны (особенно наши, полевые), а взрослые хлопотуны забавны (в умеренных количествах). Досталось им от нас по самые гены (на кормушке не отрывают взгляд от окна - не снегири какие-нибудь, чтобы в небо смотреть). Ели их не только во времена летописной княгини Ольги, но еще в 19в. (читала в одной статье и о культовом сожжении воробьев как символов врага в Поволжье). Подозреваю также, что пресловутые «соловьиные язычки» готовились для римских обжор в основном из воробьев (нестайных «соловьев» =певчих птиц в кухонных количествах заготовить все же проблематично).