Птицы в жизни Николая Ивановича Бухарина

Вот что пишет сам Николай Иванович в своей автобиографии, опубликованной в журнале «Природа» к его 100-летию со дня рождения и 50-летию со дня казни.

«Родился 27 сентября (по старому стилю) 1888 г. в Москве. Отец был в то время учителем начальной школы, мать — учительницей там же. По специальности отец — математик (окончил физико-математический факультет Московского университета). Воспитывали меня в обычном интеллигентском духе: 4 1/2 лет я уже умел читать и писать, страшно — под влиянием отца — увлекался книжками по естественной истории: Кайгородов, Тимирязев, Брэм были моими любимцами. С азартом собирались коллекции жуков, бабочек; постоянно держали птиц. Увлекался также рисованием. Одновременно усваивалось постепенно ироническое отношение к религии.

Когда мне было около 5 лет, отец получил место податного инспектора в Бессарабской губернии. Жили мы здесь около 4 лет. В "духовном" отношении эта полоса жизни была до известной степени полосой оскудения: не было книг, а общая атмосфера была атмосферой жизни провинциального окраинного городка со всеми ее прелестями. Я с младшим братом были теперь гораздо более "свободны" от рационального воспитания и "вышли на улицу"; росли в садах, на полях, знали буквально каждую дырку тарантулов в саду, выводили "мертвых голов", ловили сусликов и т. д. Главной мечтой тогдашней жизни было получить "Атлас бабочек Европы и средне-азиатских владений и другие аналогичные издания Девриена" (Бухарин, 1988, С.81-83)

Родной младший брат Николая Ивановича Владимир Иванович Бухарин тоже интересовался птицами. Рассказ его потомков служит лучшим тому подтверждением.

«Будучи с детства страстным любителем птиц, дед с увлечением занимался разведением, выращиванием и воспитанием канареек. Он добивался от кенаров исполнения сложных и разнообразных колен в песне, обучая их с помощью различных видов диких птиц. Дед выбрал эту породу, т. к. они хорошо приспособлены к условиям искусственного содержания, в отличие от диких птиц нашей фауны, для которых клетка равносильна тюрьме». (Бухарин, 2003, с.214). В статье В.Д.Есикова «Н.И. Бухарин и Академия Наук» (Есиков, 1988) есть фото, где оба брата Николай Иванович и Владимир Иванович изображены вместе.

Склонность к наукам Бухарин пронесет через всю свою жизнь и вполне закономерно впоследствии станет академиком. Н.И.Бухарин тесно общался и поддерживал двух других знаменитых академиков биологов И.П.Павлова и Н.И.Вавилова. Он активно интересовался их работами. Сам себя Николай Иванович называл большим любителем птиц. «Пережив гражданскую войну, когда, по его собственным словам, "Деникин [был] под Тулой, мы укладывали чемоданы, в карманах уже лежали фальшивые паспорта и "пети-мети", причем я, большой любитель птиц, серьезно собирался в Аргентину ловить попугаев", он боялся новых внутри- и внешнеполитических авантюр» (Кречетников, 2008). Смеем предположить, что если он бы стал ловцом попугаев, то судьба отмерила бы более долгий жизненный путь. Хотя, кто знает ? Но не только птицы окружали Н.И.Бухарина.

После социалистической революции 1917 года, когда «Метрополь» стал резиденцией советских органов власти и домом для семей видных деятелей коммунистической партии, в этом номере поселился один из них – Николай Иванович Бухарин. Большой любитель живности, он устроил здесь целый зоопарк: по номеру бегали собаки, летали птицы, скакала обезьянка, ковылял медвежонок. Видимо, сполна отдав долг братьям нашим меньшим, администрация с конца 1920-х годов не разрешает проживание в отеле с животными (Гостиница «Метрополь»- 2, статья в Живом Журнале от 02-04-2011).

А вот какой интересный и смешной эпизод произошел на Телецком озере с Н.И. Бухариным и ленинградскими орнитологами.

«Огромное Телецкое озеро лучами заката окрашивалось в золотисто-лиловый цвет, его крутые лесные берега прорезали многочисленные ущелья с низвергающимися водопадами, образуя небольшие речушки, впадающие в озеро. Здесь мы пробыли около недели. Нас приютили ленинградские ученые-орнитологи, бывшие там в научной экспедиции. Они предоставили нам одну из двух cвоих комнат, в которой мы разместились на ночлег (вместе с двумя охранниками, приставленными к Николаю Ивановичу, — о них речь дальше) на полу, расстелив медвежьи шкуры.
Однажды, когда Николай Иванович беседовал с учеными на орнитологические темы, поражая их своими знаниями, дверь неожиданно открылась, и в комнату вошел пожилой алтаец. Он внимательно оглядывался по сторонам, пытаясь узнать, кто из присутствовавших Бухарин. На алтайце была надета телогрейка, вся залатанная, на ногах драная обувь, в одной руке он держал небольшой мешочек.
— Что вам угодно? — спросил один из орнитологов.
— Моя пришла твоя смотреть, — сказал алтаец, обращаясь к орнитологу в черной фетровой шляпе с большими полями, что, очевидно, и заставило гостя заподозрить в нем Бухарина. В его представлении Бухарин должен был быть обязательно в шляпе.
— Да, твоя смотреть, — повторил алтаец, глядя на орнитолога. — Я слышала, она приехала и в этой изба живет.
В своей речи он употреблял только женский род, со склонениями и спряжениями знаком тоже не был.
— Ну, раз "твоя" смотреть, так я не "она", — сказал, смеясь, орнитолог, — вот ты и угадай, где "она"?
— Не она? — улыбнулся алтаец. Шляпы ни у кого, кроме орнитолога, не было, и это его совершенно обескуражило. Подумав, он посмотрел в сторону курившего трубку второго орнитолога и показал на него.
— Опять не "она", — сказал, смеясь, тот, что в шляпе, и решил помочь алтайцу опознать Бухарина. Оставались еще трое мужчин, в том числе два охранника.
— Вон тот, смотри! — и орнитолог в шляпе кивнул головой в сторону Бухарина.
— Это она? — удивился алтаец. — Твоя правду говорит?
Н.И., в сапогах, спортивной куртке, кепке, а вовсе не в шляпе, да ещё вдобавок и небольшого роста, не произвел на алтайца ожидаемого впечатления.
— Бухарин же большая, красивая, а эта что!
Раздался оглушительный хохот, дольше всех смеялись охранники. Наконец подал голос и Николай Иванович.
Зачем же ты пришел меня смотреть, я же не невеста и, как видишь, не большой и не красивый — полное разочарование...
Что такое "разочарование", алтаец не знал, но про невесту все понял.
— Моя не надо невеста, моя баба имей. Она тебе лепешка спекла. — И он протянул Николаю Ивановичу небольшой мешочек с лепешками. Они были испечены из первоклассной пшеничной муки, и, надо сказать, мастерски. Николай Иванович стал угощать всех присутствующих, что обидело алтайца.
— Моя баба только тебе гостинца спекла, муки мало.
— Но за что мне такая честь? — спросил Бухарин.
— Что? Моя не поняла.
— Почему, я спрашиваю, твоя баба только мне лепешки испекла?
— А моя сказала: спеки гостинца Бухарина за то, что она людя любит.
— Народ, — пояснил орнитолог.
— Народ, народ. Да-да-да, — подтвердил алтаец.
— Ну как же вы теперь живете в колхозе? — спросил Бухарин.
— Сказал бы я тебе, да здесь людя много.
— Говори, говори, не бойся.
— Моя все сказала, и так моя понимай — как живем! Говорю, людя много, сказать нельзя.
Удовлетворив свое любопытство, алтаец направился к выходу. Мы все пошли провожать пришельца к озеру, на берегу была привязана его самодельная лодка — выдолбленное сиденье в куске отпиленного толстого ствола дерева. Алтаец простился с Бухариным (больше ни с кем): "Будь здорова, моя хорошая!" И отчалил.
Вечерело, в тишине слышался плеск воды и еще долго виден был удаляющийся силуэт алтайца.
Николай Иванович проводил свой отпуск, как обычно, погружаясь в природу. Жизнелюбие его проявлялось в полной мере. Он купался в холодных горных речках с плавающими льдинками, охотился на диких уток с плотов, плывущих по порожистой Катуни, — что было вовсе не безопасно. Стрелял он метко. Утки падали на плот, и он прыгал от восторга. У монгольской границы, куда мы добирались на машине по Чуйскому тракту, Николай Иванович охотился на косуль. Жили мы в те дни у пограничников, они умело коптили мясо. Вечером, после охоты, все вместе — двое охранников, шофер, пограничники и мы — ужинали у костра». (Ларина, 1989, C. 50-53).

И чуть позже Анна Михайловна Ларина, как бы спохватившись, добавляет:

«Впрочем, в отношении этого колхозника-алтайца, по-видимому, я рисую все в радужных красках, вряд ли он продолжал жить в этом селении — ему, надо думать, припомнили тот день, когда он пришел "твоя смотреть" и от души угощал Н.И. лепешками. И не постигла ли, я думаю, такая же судьба двух ленинградских ученых-орнитологов, у которых мы жили на берегу Телецкого озера?» (Ларина, 1989, с.56).

Вот как прокомментировала наш вопрос «кем бы могли быть эти два ленинградских орнитолога ?»  Надежда Леонидовна Ирисова (личн. сообщ.). «Можно предполагать, действительно, что эти события происходили до 1932 г. (год организации Алтайского заповедника). Мне кажется, если бы после, то скорее всего, это как-то бы было "зацеплено" в этом контексте (хотя и не обязательно). Да и в истории заповедника никаких имен, которые бы могли претендовать на причастность к этой ситуации, не отражено ни в монографии П.П. Сушкина (1938), ни в историческом очерке Колосова (1938) по заповеднику (и не только, а гораздо шире), ни в библиографии М.Ф. Розена (1970), так же как нет никаких следов в виде научных публикаций (судя по библиографическим сводкам) по этому району. Может быть это были молодые и начинающие, которые могли потом и "перековаться" на какие-то другие группы животных? А может быть они коллектировали там по просьбе кого-то из старших коллег, возможно даже, их сборы хранятся где-то в коллекциях? Но науке об этом ничего не известно. Да и нельзя сбрасывать со счетов и то, что впереди еще маячил 37-й год. Я бы не удивилась, если бы и эти охранники, и эти орнитологи все попали под колесо репрессий именно во взаимосвязи со всеми этими контактами и событиями. В общем, можно с большой долей уверенности сказать, что это не был кто-то из известных ныне или в недавнем прошлом ленинградских орнитологов».

Трудно представить себе серьезного человека и главного теоретика марксисткой партии, озорно передразнивающего филина. Однако, обратимся вновь к воспоминаниям Анны Михайловны Лариной. «В Чемале, курортном месте, где был в то время дом отдыха ЦИКа, мы почти не жили, больше путешествовали. Но в последние дни нашего пребывания на Алтае "чрезвычайное" обстоятельство приковало Н.И. к Чемалу: он получил великолепный подарок от сторожа чемальского курятника — огромного филина. Из курятника исчезали куры, однажды ночью сторож выследил и поймал вора. Он покорил Н.И. необычно большим размером, красивым оперением, огромными, кирпичного цвета, глазами и удивительно мощным щелканьем. Н.И. решил во что бы то ни стало увезти филина в Москву. Он сам соорудил для него вольер и, научившись щелкать, дразнил филина. Дуэт приводил филина в ярость, от чего он щелкал еще громче, а Н.И. заразительно смеялся. Сторож курятника сплел из прутьев большую корзину, в которой мы везли птицу в купе международного вагона. В Москве филин прожил у нас недолго. Негде было его держать, и некогда было с ним возиться. Кончилось тем, что филин был подарен детям Микояна, но Н.И. часто вспоминал его». (Ларина, 1989, с.53).

А вот как выглядела компания, которую пополнил привезенный с Алтая филин.

«Осенью и зимой 1930-го и в начале 1931 года свободное время мы старались проводить вместе: ходили в театры, на художественные выставки. Я любила бывать в кремлевском кабинете Н.И.. Стены были увешаны его картинами. Над диваном — моя любимая небольшая акварель "Эльбрус в закате". Были там чучела разных птиц — охотничьи трофеи Н.И.: огромные орлы с расправленными крыльями, голубоватый сизоворонок, черно-рыженькая горихвостка, сине-сизый сокол-кобчик и богатейшие коллекции бабочек. А на большом письменном столе приютилась на сучке, точно живая, изящная желтовато-бурая ласочка с маленькой головкой и светлым брюшком.

Окно с широким подоконником было затянуто сеткой, образуя вольер: в ней разросся посаженный Н.И. вьющийся плющ, и среди зелени резвились и щебетали два небольших пестрых попугайчика-неразлучника» (Ларина , 1989, с.112).

Птичья тематика была путеводной и при знакомстве Николая Ивановича Бухарина и Анны Михайловны Лариной: «Обстоятельства знакомства с Н.И. мне хорошо запомнились. В тот день мать повела меня в Художественный театр. Смотрели "Синюю птицу". Весь день я находилась под впечатлением спектакля, а когда легла спать, увидела во сне и Хлеб, и Молоко, и загробный мир — спокойный, ясный и совсем не страшный. Слышалась мелодичная музыка Ильи Саца: "Мы длинной вереницей идем за синей птицей". И как раз в тот момент, когда мне привиделся Кот, кто-то дернул меня за нос. Я испугалась, ведь Кот на сцене был большой, в человеческий рост, и крикнула: "Уходи, Кот!" Потом сквозь сон услышала слова матери: "Н.И., что вы делаете, зачем вы будите ребенка!" Но я проснулась, и сквозь кошачью морду все отчетливее стало вырисовываться лицо Бухарина. В тот момент я и поймала свою "синюю птицу" — не сказочно-фантастическую, а земную, за которую заплатила дорогой ценой. Разбудивший меня Н.И. весело смеялся и неожиданно для меня повторил слова, которые я произносила, когда жила в Белоруссии и в сосновом бору видела множество дятлов: "Дятей носом тук да тук, тук да тук". К дятлам я имела особое пристрастие за пестрое оперение, красную головку и трудолюбие, о чем мать рассказала Н.И., как большому знатоку птиц. Н.И. больше всего забавляло, что я говорила "дятей носом", а не клювом "тук да тук" (Ларина, 1989, С.211-212).

Смерть Бухарина последовала вскоре за гибелью его попугаев-неразлучников:

«Кабинет Н.И. был в полном запустении. Птицы — два попугайчика-неразлучника — подохли и валялись в вольере. Посаженный Н.И. плющ завял; чучела птиц и картины, висевшие на стене, покрылись пылью. Войдя в кабинет, я особенно остро почувствовала, что на пороге смерть. Мы сели на диван. Над ним по-прежнему висела моя любимая акварель "Эльбрус в закате". Я не выдержала и тряпкой смахнула пыль со стекла. Сразу же приоткрылась двуглавая ледяная, голубоватая вершина Эльбруса, сверкающая румяным отблеском заката.

— Анютка, — сказал Н.И., — в этой квартире погибла несчастная Надя (он имел в виду Надежду Сергеевну Аллилуеву. — А.Л.), в этой же квартире уйду из жизни и я.» (Ларина, 1989, с.341).

В заключении уместно привести выдержку из воспоминаний современников об Игоре Александровиче Долгушине (Гагина, 2008). «Однажды В.Н. Скалон рассказал мне следующий эпизод, который позднее записал: «В начале 1935 года я был в командировке в ЗИНе АН. Среди орнитологов там был в ту пору Игорь Долгушин, мой товарищ по Томскому университету... Как обычно, зашел разговор об отсталости нашей орнитологии, об отсутствии у нас орнитологического общества и журнала. Все, разумеется, сетовали, но Игорю вдруг пришла в голову блестящая идея. – Знаете, сказал он. Мой двоюродный брат (кажется, двоюродный, - В.С.) близкий человек к Николаю Ивановичу Бухарину. Он замечательный человек, т. Бухарин. О нем Ленин сказал, что он «гордость нашей партии». Да я сам с ним у своего брата встречался. Правда, он сейчас не у дел, но это, конечно, временно. Так вот, Николай Иванович страстно любит птиц. Да, да ! У него и вольеры, и альбомы, он серьезно читает. У него за птицами особые люди ухаживают. Так вот, надо послать к Николаю Ивановичу депутацию, изложить ему наши беды, и он поможет. Непременно поможет, я больше чем уверен. Да вот что – он возглавит это дело. Да, да ! Вот тогда мы зашумим ! Почище, чем Скрябин гельминтологию, мы орнитологию развернем. Скрябин-то он родня Молотову, через него и силен. А мы попадем в «родню» к Бухарину !!!

Идею подхватили. Особенно суетился Снигиревский, который лез из кожи, чтобы как-то выдвинуться. На участие согласились и враждовавшие друг с другом Серебровский и Тугаринов. Были и другие, а нам с Долгушиным намечалась роль представления Сибири и Казахстана. Я что-то сильно сомневался – куда нам  "с суконным рылом да в калашный ряд!" Но меня уговорили. Не помню, почему застопорилось дело. Во всяком случае, с Бухариным разговор был. Он свое согласие благоволил дать. Но все застопорилось по каким-то случайным причинам. Я уехал и отошел от ленинградцев. Но представим себе, если бы идея осуществилась и Н.И.Бухарин взял бы под свое покровительство советских орнитологов !!!

Во всяком случае, когда я встречался в Долгушиным в Алма-Ате и напомнил ему его юношескую устремленность, он сначала просто побледнел, а потом расхохотался – это то было в 1960 г. – Да, брат, - сказал он. То-то бы нас тогда папашка шарахнул. Не здесь бы мы с тобой были, а кости наши давно на Колыме бы раскидали. Он долго веселился, а потом, став серьезным, сказал: "Да. В самом деле. Сразу была бы всем нашим орнитологам крышка". (Гагина, 2008, с. 68).

Составитель выражает благодарность Н.Л .Ирисовой за ценные комментарии к этому обзору .